Испытание истиной - Страница 16

В том и штука, что мир оказывался устроенным сразу и гениально просто, и дурацки просто! И даже никак не устроенным.

Впрочем, возникавшие ночью, в дремотном полузабытьи образы чувственного волнения оставались почти гармоничными. Почти - в этом все дело. Словами и математикой, если бы вздумалось вернуться к академическим исследованиям, он теперь мог объяснить многое: от превращений веществ до влечения или неприязни людей друг к другу, даже до социальных процессов. Но понимание мира оказывалось куда глубже и тоньше понятия о нем; оно еще маячило вдали.

...Когда в марте покинул Новодвинск, его влекло с места на место. Он ехал поездами, автобусами, летел самолетами, плыл на теплоходах - и все это было не то, не то... На второй месяц блужданий он сообразил, что никак не выберется из города, из Города Без Названия, оплетшего землю паутинной сетью коммуникаций. В этом Городе тысячи километров одолевались за часы, новости из всех мест узнавались тотчас всеми; сама планета крутилась пин-понговым шариком на телеэкранах - казалась пустячком

Тогда он спрыгнул с поезда на полустанке, пошел пешком - сначала по тропке обходчика вдоль колеи, затем через поле люцерны, по пойме извилистой речушки... И все стало на место: мир был огромен, а человек в нем - мал. Именно с этого, с осознания реальных масштабов, начинался путь к истинному величию.

Так он добрался сюда. И отсюда его уже никуда не тянет: будто искал что-то и нашел. Хотя что он мог здесь найти? Разве что невиданный ранее простор, вольный, не запутавшийся в строениях и в лесах ветер да немудрящую простоту жизни.

Те моменты интуитивного сближения со средой, которые начались в Новодвинске, теперь повторялись чаще; и не обязательно в сонной расслабленности. Он научился чувствовать мир. Достаточно было уединиться, отключиться от забот и отношений (а их почти не было), от мыслей о себе - и начиналось... В них, в этих моментах, не стало прежнего привкуса страха и азарта; они были, как музыка, как чувствуемое звучание оркестра природы, в котором все: степь, небо, травы, блеск солнца на ряби воды, трепет ветра, суетящиеся у речного обрыва стрижи - и инструменты, и ритмы, и согласованные в симфонию мелодии, да в котором он и сам не слушатель, а участник. В мыслях-ощущениях нарастала прозрачная пульсирующая ясность; казалось, будто внешние волны подхватывают его: еще немного, чуть-чуть, и он по тому, что чувствует здесь и сейчас, угадает все, что есть в мире, что было и что будет, сольется с движением-волнением среды - и полетит... Каждый раз он, торопя предчувствие слияния и взлета, напрягался, делал усилия, чтобы закрепить это - и срывался.

Но что-то оставалось. Следующий раз интуитивно проникал еще глубже и сознавал радостно, что складывающаяся в нем модель Вселенной становится все ближе к действительной.

...Раньше, чем Калужников услышал крик, он почувствовал, что кто-то смотрит на него и рад видеть.

- Дядь Дима-а-а! - донес ветер тонкий голос.

Он оглянулся. На пологом пригорке, зелень которого рассекала пыльная лента дороги, стоял Витька. Правой рукой он придерживал дышло двухколесной тачки,левой махал Калужникову. Тот вышел к дороге. Витька, поднимая тачкой и босыми ногами пыль, примчал к нему.

- А я вас еще вон откуда увидал, от бахчи, - сообщил он.

- Угу... Тачку-то зачем волокешь?

- А тятенька велели - рыбу везти. Так-то ведь не унесем, она повалит теперь - успевай вершу очищать. Уже кончили канал-то?

- Да, пожалуй. Там твой батя остался, должен кончить.

- Ой, дядь Дима, пошли скореича!

- Во-первых, никуда без тебя твоя рыба не денется. А во-вторых... Ну ладно, садись на свою телегу.

Витька с радостным сопением взобрался на тачку. Калужников ухватил дышло и - держись! - помчал, благо дорога шла под гору.

...Идею насчет канала он предложил несколько дней назад, когда помогал Трофиму Никифоровичу на бахче; под вечер они пришли к Тоболу закинуть удочки. Клевало лениво. Дмитрий воткнул удилище в берег, взобрался на бугор, разделявший реку и продолговатое, как селедка, серое в вечернем свете озеро Убиенное. Раньше здесь пролегала граница земель казахов и уральских казаков. Отсюда и название: сюда, не поделив необъятную степь, сходились на смертные драки те и другие.

- Дядя Трофим, поди-ка сюда!

Трофим Никифорович неторопливо подошел - жилистый и сутулый пятидесятилетний мужчина с красным лицом; его правую щеку украшал ветвистый синий шрам, похожий на Волгу с притоками: след того, как когда-то он и станичный бугай Хмурый, которому клепали кольцо в носу, крупно не поняли друг друга.

- Ну, чо?

- Смотри-ка, - Калужников показал на озеро. Там играла рыба. На оловянной воде то и дело возникали и расходились круги, слышались всплески.

- Э, видит око!.. - кузнец махнул черной рукой. - Сытая она там - травы много, жучков. А рыбин до черта, точно. Озеро усыхает.

- Вот прокопать бы канаву, поставить вершу - она и пойдет. А?

Алютин молча промерял перемычку. Вышло двадцать шесть шагов./P>

- А чо, а ить верно! - загорелся он. - Огрузимся рыбой! Голова у тебя варит, Митрий. Столько лет стоит озеро, никто не додумался. Недаром ученый!

...Три дня Витька таскал им харчи за восемь километров из станицы: Калужников и дядя Трофим копали с утра до ночи. У кузнеца, солдата двух войн, получалось лучше: канал выходил ровный, как окоп, с прямыми черными стенками. "Огрузимся рыбой", - бормотал Алютин, кидая землю. Рядом наготове лежала тальниковая верша.

Калужников в первый же день накопался до крепатуры во всех мышцах. Вчера он еще ковырял кое-как, а сегодня и вовсе предоставил кузнецу доканчивать дело, сам ушел бродить по степи.